знакомы? – спрашивает между тем Ириска. – Сонечка, я рассказывала тебе, это тот самый…

– Знакомы, да, – перебивает она, с наслаждением отмечая, как мужчина нервно втягивает воздух – и это их общий, наминутчку, воздух! Правда висит на кончике языка, готовая сорваться и покрушить всё к чёртовой матери, даже в ущерб себе. В обнимку. В пропасть. С особым садизмом выдержав паузу, она завершает фразу, тщательно подбирая слова: – Когда цветок отвозила… Через порог… поздоровались…

«Цветок отдала, а ключи, выходит, забыла», – язвит Глор.

– А, ну да, да, – Ириска, счастливая в своём неведении, тыльной стороной руки берётся оттирать помаду на Сониной щеке, размазывая её до румянца. Радостно жалуется: – А я звоню тебе, звоню… Телефон не отвечает.

От её волос пахнет чайной розой, а ещё жасмином – в точности, как из шкафа с платьями. И на фоне этого аромата проплывает запах иной, мужской, обволакивая их обеих. Соня морщится, задыхается, – он впивается в альвеолы, разъедая их слащавым до омерзения падевым ядом.

Долбаный цветок, который она любовно поливала, оказался пластиковой имитацией. Бездушный, пыльный пучок осоки!

– Ну, как у тебя на личном? – тормошит её Ириска, отрывая от трудного построения логических цепочек. – Ты говорила, что живёшь не одна. Давай, колись, кто он? – и она хватает её за пуговицу, бесхитростно улыбаясь.

Соня дёргается, – от чего пуговица с хрустом отрывается, – и заходится в приступе кашля, пытаясь сдержать его и этим только усугубляя. Отдышавшись, она поднимает тяжёлый взгляд – на мужчину.

– Он умер.

– О, господи! – ахает Ириска, выронив пуговицу и зажав рукой свой красивый рот, но так, чтобы не размазать помаду. – Как?

Даже если бы кто-то действительно умер, бестактнее вопроса сложно себе и представить.

– Мяу! – тревожно орёт Глор, толкая Соню лапами. – Уходим!

– Извините, мне пора, – мгновенно реагирует та.

– Погоди, Сонь! – Ириска бросает взгляд на мужчину. – Слушай, давай позовём её в гости!

Задержав дыхание, Соня устремляется на выход, ринувшись ровно между ними. До спасительной двери пять шагов. Нужно всего-то преодолеть магнетическое притяжение справа – этого мужчины, этой огромной планеты, источающей тонны воспоминаний; этого дома, этого огромного мира, невозможно болезненного для восприятия. Пять. Шагов.

И Соня случайно задевает его рукавом.

– Леди, постойте.

Каблук предательски подворачивается, – она резко оседает, и мужчина успевает поймать её, в падении, под руку. Резко дёрнувшись, Соня неуклюже вскакивает, с омерзением вырывается и бросает такой резкий взгляд, что кровь цепенеет в жилах: вместо обычных на него смотрят пламенеющие глаза разъярённого Дракона. Бешено трепещут и раздуваются ноздри, – и хорошо, что здесь, у гардероба, такая темень! Заскрежетав зубами, задержав дыхание, Соня заворожённо тянется к шее мужчины скрюченными пальцами, на которых стремительно растут, заостряясь, когти. Глор взвизгивает:

– Не надо, дет…

– Р-р-р! – изрыгается из спальни, где огромный чешуйчатый сторож охраняет мирно спящего ребёнка, одетого в пижамку.

– …Детка! – шипит Глория, плюясь и издавая ртом отрывистые пуки. – Чёрт-тя-побери! Нет!

Титаническим усилием воли преодолев себя, Соня суёт руки в карманы, попутно распоров до основания подкладку в правом, и хриплым, будто прокуренным голосом произносит:

– Приятного вечера.

Толкнув плечом дверь, она вываливается наружу, взбегает по ступенькам и попадает в объятия глубокой ночи. На улице тихо, безлюдно, только несколько тематиков стоят полукругом в сторонке, курят. Криков и музыки совсем не слышно.

«Вот ведь, – думает Соня, прибавляя ходу и через шаг спотыкаясь, – чуть и правда его не убила».

Сердце обливается кипятком, и через пуховик она нащупывает драконий ключ, висящий на шее, что хоть как-то отвлекает от внезапности этой встречи. Ключ интенсивно вибрирует, и Соня держится за него, точно утопающий за соломинку.

– Дыши, девочка моя, дыши, – запыхавшийся голос Глории с трогательной заботой звучит в голове.

Механистично двигая ногами, она идёт по тропинке навстречу пронизывающему ветру, секущему лицо тонкими лезвиями, и спустя пару часов попадает на берег реки. В вечереющих сумерках её заснеженная поверхность мерцает особым, мистическим светом; полная луна продирается сквозь мутную тучу, несущую снегопад, – сверху уже сыпется искристая алмазная пыль. Возле самого берега звенит, потрескивая, кромка льда. Холода будто нет.

– Ты видела, Глор? – жалуется Соня. – У неё такой же чокер. Чёрный, с колечком, – ревность громоздким шкафом застревает в проёме горла.

– Мы щас замёрзнем тут нахер, – отвечает Глория, утопая в рыхлом снегу и от этого передвигаясь лошадиным аллюром – высоко задирая лапы.

Соня продолжает идти – долго, вдоль берега, аж до глиняного карьера, где и сворачивает на реку. Ветер усиливается, гонит стылую позёмку, укрывает всё белым саваном. Под ногами чвакает снежура – подтаявшая, у самого льда. Глаза слипаются.

– На кольце теперь… его отпечатки, – бессвязно бубнит Соня и с воем опускается на колени.

Глор матерится в усы, шерсть на хребте стоит дыбом:

– Пойдём домой, а? Холодно… шо песец!

– Я там шляпу свою забыла. В прихожей. Шляпу свою.

– Он её выкинул, даже не сумлевайся, – Глория отчаянно выгрызает налипший между мякишами катышек изо льда. Тормошит её за рукав, трёт себе щёку. – Вставай. Слышишь?

С серого неба летят снежинки, словно кто-то там свыше сосредоточенно потрошит перину, набитую пухом, – точно так же в их спальне – а, вернее, в их с Ириской спальне – всё вокруг покрывалось перьями вперемешку с гречневой лузгой, когда он брал её на своём матрасе – а, вернее, на их с Ириской матрасе, – и под пальцами рвались штопанные-перештопанные наволочки.

Метель начинается разом. Ветер усиливается, свищет и подвывает голодным волком. Соня валится на бок и зарывается пальцами в мокрый снег. Там, подо льдом есть вода – живая, настоящая, – и течения, и каменистое дно, и сонные рыбины проплывают мимо, уволакивая за собой бесконечную череду её мыслей.

Соня закрывает глаза. Намокший пуховик костенеет.

– Я думала у нас любовь, – бубнит она, бесчувственными пальцами сминая сочный снежок, – а он так не думал. Он думал: «Сонька жила у меня, и я её драл. Дружили мы с ней».

– Соня! Проснись! Сонь!

Буран накрывает реку бушующим хаосом: воздушные потоки сталкиваются, рождая свистящие смерчи, и пространство становится непроглядным.

Вопли паникующей Глор рвутся кусками и вскоре исчезают совсем. Соня больше не слышит, – в её пустой голове плывут огромные рыбы; степенно течёт река. Тотальная анестезия с изменённым сознанием играют дурную шутку, – убаюканная колыбелью вьюги, быстро и блаженно Соня погружается в сон, – и снег, кидаемый щедро, охапками, исступлённо забивается в складки одежды, хороня её заживо.

Глава 41

Тебе будет грустно долгое время, а потом тебе будет все равно, и это лучшее чувство в мире (Вуди Аллен).

По реке в сторону глиняного карьера размеренно шагают два рыбака – в тулупах, валенках и калошах, с коробами и ледорубами. Несмотря на январские праздники, они сбежали из дома, чтобы спокойно порыбачить вдали ото всех и заодно обсудить дела. У одного вокруг заплывшего глаза на поллица сияет лиловый синяк.

Уже малость выпито, – правда у водки был странный вкус, уж не палёная ли.

Утреннее солнце, затёртое облачной дымкой, озаряет молочным светом ровную, как лист, поверхность реки, – метель, бушевавшая ночью, разгладила её, обнажив выступающий проплешинами шероховатый лёд.

Обсудив кусачие ценники в автосервисах, а затем своих и чужих баб, мужики умолкают. Круглые сугробы на берегу сияют райской белизной, и в воцарившейся тишине слышно, как время от времени с разлапистых ёлок и тонких веток берёз падают на землю тяжёлые комья снега.

Выдержав паузу, один рыбак спрашивает другого:

– Фингал-то откель, Палыч?

– А-а-а… – тот в сердцах матерится. – Петюня, секстрасекс наш юродивый, заехал.

– Это слепой-то который?

– Ну как слепой… Засветил прицельно! Сначала хлещет суррогат, а потом несёт всякую чушь.

– Суррогат, гришь? Дык, а ты сейчас что наливал?

– Да иди ты! Что продали, то и наливал, – бурчит Палыч. – Так ты, Василич, слухай, раз пристал. Эт смешно даже!.. – он сдёргивает заскорузлую рукавицу и вытирает мазутной рукой слезящийся, подбитый